Vishenka, сейчас найду

Ла́дан (др.-греч. λήδανον, λάδανον; лат. Olibanum — также олибанум или олибан) — ароматическая древесная смола получаемая с деревьев рода Босвеллия: Ладанного дерева (лат. Boswellia sacra), Boswellia carterii и др. из семейства Бурзеровых (лат. Burseraceae), растущих на Аравийском полуострове (в Йемене и Омане) и в Восточной Африке (в Сомали).[1] Одно из древнейших благовоний, используется также в парфюмерии.

Иногда в церковном обиходе ладаном также обобщённо называют и другие ароматические смолы, используемые при богослужении.

В Евангелии ладан упоминается как один из даров, принесенных волхвами Иисусу Христу, наряду с золотом, и смирной (Мф.2:11).

В феврале или марте делают на дереве надрезы, из которых смола непрерывно вытекает довольно продолжительное время, покрывая собой весь ствол дерева, пока наконец рана не затянется высыхающим соком. После этого засохшую смолу собирают с дерева и с земли и разделяют на два сорта:

    * Отборный ладан (лат. Olibanum electum) это круглые или продолговатые куски, подобные каплям, светло-жёлтые или розоватые, с восковым блеском; сверху они обыкновенно покрыты пылью от трения друг о друга, обладают приятным бальзамным запахом и бальзамным же горьким, острым вкусом. При растирании обращается в порошок белого цвета.
    * Обыкновенный ладан (лат. Olibanum in sortis) это менее чистые, более крупные и тёмные куски.

Свойства

Ладан частично растворим в воде и органических растворителях (спирте, эфире и пр.).[1] При растирании с водой образует эмульсию, при нагревании размягчается, не плавясь и распространяя при этом сильный, приятный, сладкий бальзамический запах, при дальнейшем нагревании возгорается и горит сильно коптящим пламенем. В состав ладана входят[1] камеди (около 30 %), смолы (56 % — смесь свободной босвеллиевой кислоты С32Н52О4 и связанной с олибанорезеном (С15Н22O)n), эфирные масла (около 8 % — смесь нескольких терпенов, дитерпенов и сесквитерпенов, кипящая при 160—170 °C), горькие вещества, минеральные и прочие (количество непостоянно).
[править] История

Английское название Frankincense происходит от слов «англ. incense of Franks [1]» — франкское (качественное) благовоние, так как в Европе он появился через посредников — франков. Латинское название — olibanum (встречается и русская транслитерация — олибан), происходит из арабского al-lubán («молоко»), так как из ран на стволе растения выделяется сок молочного цвета. C древности мировым центром сбора ладана было плато Дофар в Омане, однако сейчас основное количество ладана добывается в Сомали.

Применение и действие

Главным образом ладан применяется при каждении в богослужебных обрядах. Также используется в парфюмерии и ароматерапии (в основном в виде эфирного масла). Ранее ладан применялся в гомеопатии, медицине, при изготовлении некоторых пластырей, зубных паст, эликсиров, курительных свечей — монашенок, и так далее. В настоящее время в медицинских целях ладан не используется, хотя и ведутся некоторые исследования в данной области[3]. Ладан входит в состав некоторых рецептов мазей от различного рода нагноений, используемых в народной медицине при мастите, фурункулах и даже некоторых опухолях.

Обнаружено, что в дыме ладана содержится ацетат инценсола, обладающий антидепрессивным действием.

Яблоня лесная Malus sylvestris Mill.

Дикая яблоня — дерево, на которое еще в глубокой древности обратил внимание человек, так как плоды его довольно быстро созревают, легкодоступны и хорошо сохраняются зимой в опавшей листве. Более 4000 лет назад древние греки научились возделывать яблони в садах. Оттуда они разошлись сначала по странам Западной Европы, а затем и по всему миру.
Много легенд и мифов создано у разных народов о яблоне и ее плодах, а дни сбора урожая превратились в праздники. В Древней Элладе, например, яблоко считалось символом любви и посвящалось богине красоты Афродите. Древние германцы верили, что деревья эти пользуются покровительством всех богов — даже молнии их не трогают, и поэтому окружали свои жилища яблоневыми садами.
Яблоко олицетворяет искушение, Падение человека и Спасение. Со средних веков символизирует запретный плод. Но в тексте Библии не упоминается конкретно, какой именно плод ввел в искушение Еву (в искусстве изображались фига, персик и айва, помимо яблока); традиционная ассоциация с яблоком происходит главным образом от его латинского названия malum, которое означает "зло". Как символ Христа, "нового Адама", яблоко символизирует искупление греха и, таким образом, спасение. Также с яблоком ассоциируется здоровье и жизненность, по старой поговорке: "Яблоко на обед — и всех болезней нет". В скандинавской мифологии боги питаются яблоками, которые растут в садах их легендарного Асгарда и Ирия Цветение яблони символизирует вечную юность и плодородие, а в Китае — мир и красоту.

http://www.opentextnn.ru/history/myth/interpret/anima/?id=1528

Происхождение культа растений

Культ растительного мира представляет собою одну из основных форм религиозного сознания первобытного человека, некогда одинаково распространённую почти у всех племён земного шара и в массе народа не вымершую отчасти и до сих пор. Так, например, почитание деревьев является существенным элементом языческих религий всех индоевропейских племён. У кельтов друиды поклонялись священным дубам2; у индусов (3*), литовцев (4*), древних пруссов (1*) существовали священные деревья и заповедные рощи: верховный бог балтийских племён Перкун был, по мнению некоторых исследователей, божеством дуба (2*). В Германии почитание священных рощ и деревьев сохранялось в виде переживаний чуть ли не до наших дней (3*). За сдирание коры с заповедных деревьев древнегерманское право устанавливало крайне жестокую, мучительную казнь (4*). Главною святыней саксонцев считался знаменитый деревянный столб Irminsul подле Эресберга (н. Stadtberge), разрушенный Карлом Великим в 772 г. (5*). Один из наиболее распространённых повсюду сказочных мотивов, а именно представление о мировом дереве, оказывается характерным, главным образом, для германских племён: скандинавский мировой ясень Yggdrasil – типичный пример такого представления (6*). Какую громадную роль играет “майское деревцо” в сельскохозяйственных обрядах в Западной Европе и у славян, показали недавние исследования Е.В. Аничкова. Культ деревьев существовал, по-видимому, и у древних римлян (1*). В славянском фольклоре растительное царство занимает выдающееся место. Летописные известия зачастую говорят о культе деревьев и рощ у восточных славян. «Иные кладезем, езером, рощениям жертву приношаху» – говорит Густинская Летопись. В боснийской Пожегонской провинции ещё в начале XVII в. священник совершал требы под священной липой; около того же времени в России существовал полухристианский культ рябины, о которой говорится в житии св. Адриана Пошехонского (2*). Сюда же относится обычай “завивания берёзки” на Троицу, многочисленные обряды чествования “майского деревца” (3*), представление о чудесном дереве в наших сказках (4*) и т.д. (5*). У современных греков мы также встречаем, например, поверия о нимфах, живущих в деревьях и называющихся дримиями, - несомненно, остаток древнеэллинского представления о дриадах (6*) и т.п. Как велика была роль культа деревьев в былой религии арийской ветви индоевропейских народов, можно видеть, например, из того обстоятельства, что иранский термин yazd – “бог” означает, в сущности, высокое дерево (бук или дуб – специалисты расходятся в толковании) (7*). Почитание деревьев сохранилось у армян вплоть до наших дней: в этом отношении любопытны, например, такие переживания в канонах армянской церкви, как запрещение вредить дереву даже тогда, когда оно явилось виновником чьей-либо смерти (1*). В Грузии сюда следует отнести сказание о кипарисе, чудесно вознесённом на небо и послужившим фундаментом при постройке первой христианской церкви (2*). Роль Чкондидели в грузинской церкви объясняется, по вполне правдоподобному, на мой взгляд, предположению Н.Я. Марра, переживанием языческого культа великого дуба ( tkon didi) в Мингрелии (3*).
Мы видим, таким образом, что растительный мир играет выдающуюся роль в фольклоре не только индоевропейских, но и полусемитических народов (грузины). Но и воображению древнего египтянина священные сикоморы рисовались населёнными божественными существами, которые на памятниках иногда как бы высовываются из ствола дерева (4*). Тексты пирамид 6-й династии упоминают об одной сикоморе как седалище богов, а Гатор (Хатор) получает прозвание владычицы этого растения5. Следы культа деревьев обнаруживаются и в языческой религии финских племён: у эстов на острове Эзель во времена Генриха Латыша посвящены были богу войны Тарапите заповедные деревья, которые хронист считал кумирами (6*).
Итак, мы видим, что культ деревьев является как бы обычной формой религиозного миропонимания язычества, и стоит только проследить историю религий, чтобы в каждой из них заметить явные и многочисленные элементы этого культа (1*). В чём же кроются причины его возникновения?

**

Основной вопрос о генезисе растительных культов доселе не вышел ещё из области споров. Одни, как, например, Réville (2*), склонны выводить поклонение различным растениям из чисто практической пользы, которую эти растения приносят людям, благодаря своим плодам. Другие приписывают этим культам символический характер: так, английский архитектор и археолог J. Fergusson (3*) утверждал, что стоящий в какой-то мифологической связи с деревом змей представляет собою мужскую производительную силу, а само дерево – женскую. Аналогичное толкование предложено было H. Clay Trumbull’eм, по которому змей является символом соединения дерева с конусом, которые в свою очередь являются эмблемами женского и мужского пола (4*). К этой же группе возможно отнести известного исследователя семитических религий W.v. Baudissin’a. По его мнению, например, в кипарисовых, пальмовых и гранатовых деревьях люди стали усматривать божественную силу вследствие их плодородия, в дубе – вследствие его мощи и величия и т.д., почему отдельные деревья стали почитаться в качестве символов того или иного божественного начала (5*). До крайнего преувеличения доведена символическая интерпретация у W. Schwartz’a и Л.Ф. Воеводского, выводящих культ деревьев из почитания небесного или мирового дерева, ветви, листья и плоды которого суть солнечные лучи, облака и созвездия (6*). Все эти теории
страдают тем общим недостатком, что придают свойственной первобытному человеку склонности к символике слишком односторонний характер, сводя её либо к половой жизни, либо к астрономическим и метеорологическим явлениям. Такою же односторонностью страдает теория O. Gruppe, сводящего генезис поклонения растениям к первобытному культу огня (1*).
Особое место занимает гипотеза Herb. Spencer’a, который, как известно, сводит все формы религиозного мышления к культу предков, единому корню религии. По мнению Spencer’a, люди называли себя сначала по именам различных растений и животных, впоследствии же дикарь, смешивающий название объекта с самим предметом, стал верить, что отдалённый его предок, прозванный по имени растения, в действительности был им; в результате такого неправильного толкования имён (misinterpretation of nicknames) культ предков переносится на самые растения (2*). Эта теория не может быть признана состоятельною уже потому, что каждый человек имел полную возможность проверить значение прозвища на самом себе или окружающих, которые также часто назывались по именам растений и, тем не менее, ничего общего не имели с эпонимным растением. Связь поклонения растениям с культом усопших подчёркивает и Grant-Allen (3*). Однако, несмотря на то, что душа умершего предка нередко мыслится переселившеюся в то или иное дерево, преимущественно растущее у могилы (4*), выводить отсюда все формы и явления культа растений совершенно неправильно.
Некоторые, наконец, как O. Kern, пытались поставить культ деревьев в связь с возникновением первого храма в виде выдолбленного или дуплистого дерева, скрывающего в своём сердце священный фетиш (5*). Хотя эта гипотеза и находит себе отчасти подтверждение в выставленной недавно этимологии греческого названия храма от основы nāvo – «древесный ствол» (1*), но зато она постулирует бóльшую древность фетишизма по сравнению с культом деревьев, что мне представляется маловероятным и, во всяком случае, требующим особого доказательства.
В последнее время исследователями религии выдвигается громадное значение разнообразных сельскохозяйственных обрядов, направленных к поднятию урожая хлебных злаков, ягод, плодов, домашнего скота и т.д. Мне приходилось уже упоминать о том, что симпатическая магия покоится на принципе: схожие действия вызывают и схожие результаты. Во время майского праздника в сёлах торжественная процессия направляется с молодым деревцем, разубранным лентами и венками, на площадь: здесь, вокруг дерева, начинаются песни и пляски, игры и забавы; к майскому деревцу обращаются с жертвами и молитвами об урожае; дома убираются зеленью и цветами. В чём же заключается смысл этого комплекса обрядов, одного из самых старинных и самых распространённых на земле? Наряжаясь в цветы и листья, отвечает новейшая теория (главным образом, в лице Frazer’a), первобытный человек желает принудить обнажённую землю вновь покрыться пышной зеленью. Это майское деревце первоначально носили вместе с листвою и корнями, потом оно заменено было шестом, убранным цветами и зеленью (2*). Иногда роль священного дерева играет соломенная кукла или вообще изображение аграрного божества или демона. В этом смысл древнегреческих Адоний (3*) и целого ряда других обрядов, связанных с культами Афродиты (4*), Аполлона (5*), Артемиды (1*), Котито (2*) и т.д. Подобные обряды, говорит новейший шведский учёный Ed. Reuterskiöld, являлись не только «заклинанием весны или лета в селе»; посредством их люди стремились увеличить или укрепить жизненную силу, как собственную, так и своих домашних животных. Отсюда широко распространённый обычай, приурочиваемый в Швеции и у других обыкновенно к Иванову дню и заключающийся в том, что подле жилых помещений, хлевов и конюшен водружают срубленное зелёное деревцо или ветвь с листьями (3*). В этих предметах воплощается, по мнению некультурного человека, творческая растительная сила.
Я не имею возможности вдаваться здесь в критику изложенного выше воззрения на сущность аграрного ритуала. Я позволю себе лишь заметить, что, несмотря на некоторую неудовлетворительность объяснений Frazer’a, Reuterskiöld’a, Е.В. Аничкова и др. в отдельных, частных вопросах, новая теория во многих отношениях, как мне кажется, является более приемлемой, нежели её предшественницы (4*).